alexandrmen.ru (alexandermen.ru)
Христианос II 1993 стр.149-163

Раннее христианство

Цикл «Священная история»

лекция, прочитанная о. Александром Менем 7 октября 1989 г. в ДК «Красный текстильщик», г. Москва.

 

Предыдущие наши беседы были посвящены деяниям Апо­столов. То, о чем мы будем говорить сегодня, есть продол­жение. Продолжение священной истории. Священной исто­рией мы называем историю, изложенную в Библии. Но это не нечто, давно прошедшее; это то, что началось тогда, а живет сегодня, продолжается сегодня. И история древней Церкви (я коснусь периода ее первых трех столетий) — это есть по-своему продолжающаяся священная история.

Легче всего нам будет проследить ее по персоналии, по наиболее выдающимся людям. Потому что, хоть эта эпоха не очень освещена в памятниках, все-таки отдельные подвижники, святые, те, кого мы называем отцами Церкви, те, кто воплощает в себе ее дух, ее историю и, естественно, свою эпоху, нам известны.

Около 111 года губернатор провинции Малой Азии Вифании по имени Плиний, именуемый Младшим, в отличие от своего дяди, Плиния Старшего, писал дружеские письма и письма-отчеты императору Траяну, с которым находился в самых лучших отношениях. Плиний Младший был интеллигентнейший человек, один из самых тонких и культурных людей того времени, и то, что он от своих книг, от искусства попал на административную должность, не изменило его образа жизни; он так же жил среди своих ваз, свитков, в беседах с мудрецами прошлого и настоящего, подобно утон­ченному культурному римлянину. И вот, в одном из отчетов, в десятом письме Траяну он пишет, что здесь, в Вифании, стали забрасывать храмы: жертвы больше не приносятся, кругом растет сорная трава. Причина — в секте, которая распространилась тут, секте людей, называющих себя христианами. Конечно, их не разыскивали специально, но бы­вали случаи, когда они по доносу попадали на суд. Некото­рые под влиянием угроз и еще каких-то мер, очевидно, пы­ток, отрекались; другие доносили на своих братьев. Иные же стояли очень твердо. Члены этой общины утверждали, что не делают ничего предосудительного, что в день Солнца, в воскресенье, они собираются для чтения своих книг, пе­ния и молитв, в которых они обращаются ко Христу как к Богу - Квази Тео. «Что же мне делать?», - - спрашивает Плиний Младший/ Траян — один из самых, я бы сказал, гуманных и благородных римских императоров, — пишет ему в ответ, что, конечно, разыскивать, преследовать этих людей не нужно, но если уж они попадаются, то пример­но их наказать. Учитывая широкую веротерпимость римской империи, мы сталкиваемся здесь с поразительным, уникальным явлением: есть какая-то религия, которая фак­тически считается недозволенной, запрещенной. Эта религия — религия Христа. В чем дело? Почему это произошло? Дело в том, что для любого языческого веро­учения, более или менее возвышенного, культ императора не представлял собой ничего недопустимого, ибо языч­ники считали государство воплощением некоторых сил, которые действуют в мире, и почему бы не считать, что им­ператор олицетворяет собой эти силы? Для языч­ников прибавить к сонму богов еще одного или двух — проб­лемы не составляло. Но вот для христиан осуществить об­ряд курения ладана перед статуей императора или нечто подобное — было изменой Христу. Столкновение с империей начинается с тех пор, то угасая, то переходя в период на­стоящих массовых репрессий.

Конечно, не надо думать, что все триста лет христиан не­прерывно гнали. Кривая здесь была очень неровной. Первое гонение было в 64 году I века, как вы знаете, когда погиб апостол Петр, когда был пожар Рима, когда христиан пре­следовали, обвинив всю Римскую Церковь в поджоге Рима. Это, конечно, была провокационная история, вроде поджога Рейхстага. В то время, когда Плиний писал свой отчет, не­кая процессия двигалась из Антиохии в Рим. Это была до­вольно мрачная процессия: конвойные вели человека, кото­рого повсюду встречали друзья, близкие; его везли из Антиохии через море, из города в город — долог путь в Рим; он был осужден на смертную казнь, на растерзание дикими зверями в цирке. Человека этого звали Игнатий, в православной традиции он называется Игнатий Богоносец. Мы не знаем точно, был ли он молод или стар, скорее, был молод. Это был человек огненного темперамента, человек, который первым заговорил о необходимости единства Цер­кви. Жил он в нынешней Сирии, в Антиохии. Антиохия была одной из первых столиц христианства, после Иерусалима. Сейчас это маленькая деревня, тогда же это был огромный, многонациональный, пышный, цветущий город. И Церковь там возникла еще во времена апостолов Петра и Павла, то есть более, чем за полвека до Игнатия. Игнатий оставил нам несколько посланий. Собственно, это почти и все, что мы знаем о нем. Послания он писал во время этапа, когда его везли в Рим, где должны были казнить. Он писал в раз­ные города, где уже были христианские общины. Проезжая со своими конвойными через различные города Игнатий, зная, что есть христиане, которые готовы его освободить, подкупить солдат, отбить его, в конце концов, писал им: «Не лишайте меня возможности разделить страдания вместе с Христом. Я иду по Его стопам. Я пшеница Божия, которую должны перемолоть зубы зверей». Это удивительные посла­ния, написанные неровным стилем — видно, что человек торопился, что мысли его обгоняли слова. Он пишет о б единстве Церкви. В это время Церковь уже рас­пространяется по всей Малой Азии (нынешней Турции), в Египте, в Греции, в Сирии и Палестине, в Риме, в Галлии — по всему Средиземноморью. И, конечно, в нее входят уже разные люди, не только энтузиасты, не только святые и чис­тые, но и люди со своими мнениями, амбициями, со своими грехами... И Игнатий говорит о том, что центром христиан­ской жизни должна быть Евхаристия - общая молитва Церкви, призывающая Христа, чтобы он пришел в Дом Божий, в ту комнату, где собираются христиане, и поэтому все они должны быть невидимыми узами связаны со Святой Чашей. А возглавляет Евхаристию епископ. Раньше епископ был надзирателем в церкви, чем-то вроде завхоза — ведал хозяйством общины. Теперь он становился главой священной трапезы. Устанавливался стол, иногда большой, длинный, вокруг которого собиралась вся община данного города или местечка, или городского района, если это было в Риме или Антиохии. Во главе этого стола был предстоятель. Он чи­тал от лица верующих молитву, призывающую Христа, Сына Божия, и так осуществлялось единство. Где епископ, пишет Игнатий, там и Церковь.

Психология мученичества не всегда для нас понятна. На самом деле это было не просто желание страдать, но раз­делить с Христом крестные муки. Примерно в то время, когда Плиний писал свои письма, в Риме был казнен Игна­тий. Когда он, ведомый конвоем, приближался к Риму, толпы христиан, которые там жили, его встречали и провожали, но их тут же не арестовывали. Как видите, христиан не хватали как попало, но старались «бить в голову», забирать и наказывать только руководителей Церкви. Общину хотели сломить зрелищем казни предстоя­теля. Но все получилось иначе: мученики стали знаменем Церкви.

Во втором веке мы встречаем другую удивительную фи­гуру. Это философ Юстин. Он был из римской семьи коло­нистов, живших в Палестине. Прекрасно владел греческим языком. Получил хорошее образование, богат. В отличие от Игнатия, который был, по-видимому, все-таки человеком из народа, Юстин — интеллигент. Это один из первых интел­лигентных людей, которые приходят в Церковь. Его об­разование всестороннее. Особенно его интересует филосо­фия. Почему? Не потому, что он был каким-то изощренным мыслителем, нет — он искал Истину. Он понимал, что ста­рые мифы уже не могут оживить человеческое сердце. Где же Истина? В старых религиях он ее не находил. Он обра­щается к различным философским сочинения, обдумывает их, ездит по разным местам, как тогда было принято, ста­новится преподавателем философии. Носит особый плащ — принятую тогда форму философов. И вот однажды, как он сам потом вспоминал, он прогуливался по берегу моря, все время размышляя о тайнах жизни и обдумывая то, что он прочел у философа Платона. На берегу он заметил стари­ка. Они разговорились, и старик спросил его: «Почему ты читаешь Платона?». — «Я философ, я ищу Истину». Тогда старик сказал: «Кроме философии есть еще другой источ­ник истины, когда сама Истина обращается к нам». — «Но где взять такое слово? — спросил Юстин. — А вот посмот­ри в книгах Пророков, — ответил старик, — в старинной книге Библии, которая из Иудеи, той страны, из которой ты приехал». В то время, надо сказать, Библия была уже пе­реведена на греческий язык. Юстин бросился читать Ветхий Завет. И внезапно произошла эта внутренняя встре­ча с Богом. Он почувствовал,, что голос Христа к нему обращен. Перелом в его жизни наступил. Читал ли он книги Нового Завета? Надо сказать, что в то время возникли толь­ко первые сборники Евангелий и посланий Апостольских. Они не были еще распространены широко, сами понимаете, это было еще до книгопечатания, все переписывалось от руки. Но Юстин упоминает о книге, которую он называет «Воспоминания Апостолов», то есть это Евангелия. И он цитирует ее. Перед Юстином, который стал христианским учителем в Риме, стояла очень сложная проблема, которая нередко вставала перед христианством. Вот вокруг шумит богатая и мощная развитая, цивилизация, Древний Рим со своей наукой, техникой, политической системой очень совер­шенной (у них все-таки было правовое общество, пусть на определенном уровне, но, все-таки, правовое. До сих пор юристы всего мира оглядываются на римский закон, и рим­ское право является основой современного права). Так вот, огромная была цивилизация, которая включала в себя и греческие мистерии, и философское наследие досократиков, и Платона и Аристотеля... Как к этому отнестись? Выбросить за борт, считать, что философия, искусство, наука — это нечто ненужное? Проблема отношения христианства и культуры оказалась перед Юстином и теми, кто жил в это время. И он решил ее положительно. Один из первых отцов Церкви (он жил в первой половине второго века), он гово­рил, что в языческой философии было предвосхищение Евангелия.  В античной культуре, в мифах, легендах есть много важного и ценного. Нельзя выбрасывать за борт все то, что создало человечество. В общем, это была мысль довольно новая, по с тех пор она не покидает традицию святых отцов. В том или ином русле она возникает, развивается и углубляется. Юстин вел длительную полеми­ку с языческими философами разных направлений. Один из них нашел способ утвердиться и одолеть его (способ, я бы сказал, «достойный» нашего века). Он просто донес на него властям, и Юстина арестовали как христианина. В то время правил император Марк Аврелий — человек высоких нрав­ственных качеств, но по недоразумению считавший христи­ан темной сектой варваров и поэтому санкционировавший их, пусть не очень активные, но преследования. Перед арес­том Юстин писал ему два открытых письма. В тот период многие христианские писатели пишут правительству откры­тые письма. Они назывались апологии. В них вы­ступали против гонений, показывали, что преследование хри­стианской религии не находит себе оснований ни в римском законе, ни в общечеловеческой справедливости; что это под­рывает основы государства, ибо в нем находятся уже ты­сячи и тысячи граждан христианского вероисповедания, и так далее. Юстина вызывают на суд. Сохранились акты его судебного процесса. Диалог очень лаконичный, как это принято у римлян, — ни одного лишнего слова. Судья спра­шивает: «Какую философию ты преподаешь?». Юстин отве­чает: «Я преподавал много философий. Сейчас у меня од­на». — «Как называется новая философия?». — «Это фило­софия Христа». — «Это запрещенное учение, одумайся, ина­че тебя ждет наказание». И следует ответ, который потом давали тысячи и тысячи христиан: «Мне обдумывать нечего. Выполняй свой долг». Судья выносит приговор. Все это происходит быстро, четко, без судебной волокиты. Вместе с Юстином приходят его ученики, несколько человек. Их тоже осуждают, и они идут на смерть. Это было в 156 году, во втором веке.

Так начинается острая борьба между христианством и язычеством. Империя боится христиан как возмутителей спокойствия. Толпа? Толпа всегда находится в оппозиции чему-то непонятному, чему-то чуждому, новому. Как писал Тертуллиан в том же втором веке: «Любое бедствие — ра­зольется Тигр (река в Ираке) или не разольется Нил, — сразу идут и кричат: «Христиан — львам». Сохранились ка­рикатуры на христиан, которые рисовали любители на сте­нах. Шла острая литературная полемика, на которую хри­стианские писатели уже успевали отвечать, и довольно ус­пешно. Но кроме этой внешней борьбы началась в то же время, в ту же эпоху борьба внутренняя. Возникают две опасности. Во-первых, теософия. Теософия в широком смыс­ле слова — это учение, которое содержит в себе как в не­коем взболтанном растворе всевозможные мистические док­трины, всевозможные учения, преимущественно восточного характера, из Индии, из Персии (например, учение о пере­воплощении), все, что угодно. Теософия в древности назы­валась гностицизмом (от слова «гнозис» — познание), пото­му что в этих школах — утверждали их учителя — человек путем медитации, концентрации может достичь высшего познания. Так вот, гностицизм пытался ассимилировать хри­стианство, впитать его в себя. В чем же здесь была опас­ность? Дело в том, что для гностика жизнь, природа, лю­бовь, деторождение — все, что есть материального, все это было чем-то отрицательным, отвратительным. Они считали ценностью только дух, и говорили, что Бог создал дух в человеке, и дух страдает в человеческом теле, которое яв­ляется гробницей или тюрьмой для духа. Все остальное соз­дано дьяволом — и природа, и наше тело, и поэтому дьявольским является и все то, чем занят человек на земле. Вы можете догадаться, что в этом учении была определенная соблазнительность, притягательность. Кто из нас не чув­ствовал иногда тяжести физической — как бы нам хоте­лось от этого освободиться! Кто из нас не замечал, что ма­териальное — это низшая часть наша. И поэтому так легко люди христианского вероисповедания обращались к мисти­цизму. А гностики говорили, что это не противоречит хри­стианству. Христос — это был высший Бог, посланный с не­ба для того, чтобы открыть нам, как освободить душу от тела, чтобы плоть была сброшена. Одни гностики проповедо­вали полное безбрачие. Другие говорили, что вообще можно жить как попало, потому что это не имеет значения никако­го, ничто земное не имеет значения, — только самоуглубле­ние, только познание духа, который освобождает себя от тела. Как могла развиваться жизнь, культура, Церковь, если бы это учение проникло в ее недра? Именно поэтому святой Юстин-мученик, про которого я вам говорил, одним из пер­вых начал писать против гностиков. Он не поносил их, не унижал. Его полемика была очень открытой и сдержанной.

Вслед за ним появился другой христианский учитель, который в то время был юношей. Он родился в Малой Азии в греческой семье. Его звали Ириней (что значит «мирный»). Действительно, этот человек принес мир враждующим груп­пировкам христианской церкви. Он умер около 202 года. Называют его обычно Ириней Лионский, потому что он был послан с Востока в город Лион, в будущую Францию. Надо вам сказать, что все это происходило тогда, когда никакой Франции, никаких французов не было. Была древ­няя варварская страна Галлия, где жили галлы, она вхо­дила в состав Римской империи. И не было тогда испан­цев — была Иберия с иберийцами. Британия была населена, саксами. Русичи — такого названия вообще еще не было. Не было ни России, ни других стран, которые потом появи­лись на карте. Но для всех для них, для будущих, для Ев­ропы, для России, для Византии уже складывалось великое христианское духовное наследие, которое они потом вос­приняли.

Ириней отправился в Лион и застал Лионскую Церковь в тяжелом состоянии. Это было около 170 года, она под­верглась властями жестокому разгрому. Сохранился доку­мент того времени — о казнях лионских мучеников. До сих пор во Франции их чтят. Это были люди разных сосло­вий. Начиная со старика Патина, епископа Лионского, и кон­чая молодой служанкой по имени Блондина, все они были публично казнены. Когда читаешь этот документ, это пись­мо Лионской Церкви всем, чтобы все знали, как погибли мученики, то видишь, какое великое мужество, какая ве­ликая вера, какая великая надежда двигала этими людь­ми — от стариков до совсем юных. В то время, когда при­ехал Ириней, гонения утихли. Он принял епископскую ка­федру умершего Патина. Ириней писал очень много. Со­хранилась его большая книга, которая называется «Обли­чение ложного знания» с подзаголовком «Против ересей». Эта книга направлена против гностиков. Он говорит, что жизнь создана Творцом. Плоть создана Творцом. Любовь создана Творцом. Все, что есть в мире прекрасного — есть создание Божие. И мы кощунствуем, если пытаемся представить это себе как создание дьявола. Полемика была дол­гой, успешной. Ириней пишет гностикам, обращается к ним: «Я жду, когда вы придете к нам, потому что мы ведем свою родословную от Апостолов». И это было правдой. В одном письме Ириней, вспоминая юность, пишет своему другу: «Ты помнишь старого Поликарпа, как мы с ним беседовали  в Малой Азии?». А этот Поликарп, старик, потом тоже каз­ненный — его сожгли на костре около 150 года, — знал лично апостола Иоанна, одного из учеников Христа. Так преемственность идет от поколения к поколению в этот пе­риод. Гностики говорили, что Библия старая — Ветхий За­вет — должна быть отброшена, потому что в ней много лож­ного. И Ириней показывает, что это не так.

Но более радикально, чем гностики, стал действовать синопский учитель Маркион (тоже середина 2 века). Маркион приехал в Рим из Синопа, он был судовладельцем, сы­ном богатого человека, который был епископом в своем городе. Синоп — это на южном берегу Черного моря, то есть в нынешней Турции. Маркион был человеком одарен­ным, настойчивым. Он решил занять в Римской Церкви по­ложение первенствующее; он внес в казну Церкви огромную сумму и стал исподволь проводить мысль, что вот есть у нас Евангелие, послания Апостолов, а все то, что составляет первую часть Библии — Ветхий Завет — это не только уста­ревшее учение, но вообще создано под влиянием злого де­мона, который создал Вселенную. Мы должны отбросить все, что есть в Ветхом Завете. Ну, а поскольку и Евангелие, и другие части Нового Завета органически, теснейшим об­разом связаны с Ветхим Заветом, Маркиону пришлось со­кратить и урезать весь Новый Завет! Он первый издал сбор­ник новозаветных произведений. Но если бы вы открыли его, вы увидели бы, что это совсем не наш Новый Завет! Евангелие от Матфея — его там нет, потому что там гово­рится о происхождении Христа от рода Давидова и о связи христианства с учением Моисея. Евангелия от Марка там нет. Евангелия от Иоанна — нет. Только Лука, и то у него острижены первые главы, и несколько посланий апостола Павла. Это тоже было соблазнительно, как и с гностициз­мом. Ведь Ветхий Завет, написанный за много столетий, да­же тысячелетий до нашего времени, говорил языком не всег­да понятным, даже архаичным; более того, он показывал раз­витие духа человеческого перед лицом Божиим — от прими­тивной первобытной стадии до высокого пророческого откро­вения. Для того, чтобы понять это движение и становле­ние, нужно было углубиться. А простой человек открывал Библию, как вот иногда у нас сейчас открывают: откроет, а там описано какое-то убийство или преступление, и говорит: «Ну, так эта книга не очень-то о Боге». А она изображает мир и жизнь человека такими, каковы они есть. И вот Маркион, пользуясь этим непониманием Библии, и предложил отсечь Ветхий Завет от Нового. Этому воспротивились Ири­ней и Юстин (он тогда был еще жив). Руководство Рим­ской Церкви — главной Церкви (а то время это была сто­лица всего средиземноморского мира, и римский епископ считался наиболее авторитетным) — вернуло книги Маркиону и объявило, что его учение не соответствует учению Церк­ви. Маркион уехал в другой город, там основал свою анти­церковь. Это был первый крупный раскол в истории христианства. Потом, постепенно, маркионистская церковь ис­чезла.

Уже второе столетие ставится, и все острее, вопрос, ко­торый стоял перед Юстином: как быть с культурой? Все это было не так просто. Культура античности была пронизана язычеством, и не только язычеством, но и разными нравствен­ными понятиями, которые не соответствовали христианству. И вот звучит новый ответ! Это ответ великого христианского писателя второго века Квинта Септемия Флоренца Тертуллиана. Он родился в Африке. В те времена Северная Афри­ка была латинизирована. Он был адвокатом, блестяще вла­дел латинским языком. Кто он был по происхождению — неизвестно, возможно был африканского происхождения, может быть — колонист, это не важно. Темперамент у него, во всяком случае, был африканский. Он писал неистово! Его речи поражали огромную аудиторию. Бешеный темпе­рамент у этого человека! Когда он стал христианином, он, продолжая работать адвокатом, стал выступать с публицистическими статьями, небольшими работами; почти полови­на из них называются «против»: «против еретиков», «про­тив иудеев», «против манихеев» — он полемизировал не­прерывно. Ему принадлежат знаменитые афоризмы, такие как: «Кровь мучеников — семя христианства» или «Христиа­нами не рождаются, а становятся», «Душа по природе своей христианка». Ему приписывают и «Верю, потому что аб­сурдно» — «Credo de absurdum est» (он этого не говорил, но это было в его духе). Хотя он впитал в себя и латинское красноречие, и идеи стоиков, тем не менее благодарности к ним у него не было. Он говорил, повторяя слова апосто­ла, но сказанные совершенно по другому поводу: «Что об­щего у Христа с Юлианом?», и далее он говорил: «Что об­щего у Афин с Иерусалимом?». Ничего. Долой философию, долой культуру, долой цивилизацию! Только вера, только Истина! И он чувствовал, что в Церкви это уже не находит отзвука. Идеи Юстина все более и более проникали в созна­ние образованной части христианского общества. Кончает Тертуллиан тем, что уходит в секту монтанистов, которые пытались искусственно восстановить энтузиазм первоначаль­ных христианских общин.

Но все это были только первые шаги. По-настоящему христианская культура создается и принципиально обосновы­вается  в великом городе Александрии уже в третьем столетии. Что такое Александрия? Это искусственный город. Конечно, сейчас это просто жалкие развалины рядом с Каи­ром и кусок современного города. Но тогда это был один из крупнейших городов мира. На пустынном побережье Среди­земного моря по воле Александра Македонского создается город с прямыми, как в Петрограде, улицами, разделенный четко на кварталы (обычно города создавались постепенно, они вырастали из древних поселений, а тут по воле царя!). На три части делит он его: в одной части живут египтяне, в другой иудеи, в третьей — греки. Население делится при­мерно на три равные части. И вот в этом городе к концу второго века создается одна из первых катехизических школ. Катехизация, или оглашение по-нашему, это подготовка людей к таинству Крещения. Люди должны были вникнуть, по­нять смысл учения Церкви, понять основные представления, которые дает нам Священное Писание, научиться основам молитвы, христианской этики, общинной жизни. Иногда это должно было протекать довольно долгое время. Для этой цели в Александрии создается настоящая школа. Это был зал, в котором собирались люди, и оглашающий читал им Священное Писание и объяснял основы веры. Первым был грек по имени Пантенс. Потом он отправился в далекое мис­сионерское путешествие в Индию (уже в то время туда про­никло христианское учение).

Преемником его стал блестящий человек, один из самых светлых образов второго-третьего столетий, звали его Кли­мент, Климент Александрийский. Это был поэт. Родившийся в Афинах, он получил блестящее языческое образование. Как он стал христианином, мы не знаем. Но это был человек, глубоко проникнутый культурой; человек, не поверхностно знавший философию; человек, который любил искусство, жизнь; человек, который понимал, что наступило время син­теза откровения, которое несет христианство, и культуры, которую создал античный мир. До нас дошла «Трилогия» Климента. Я думаю, что «Трилогия» была стенографической записью его бесед в александрийской катехизической школе. Первая часть называется «Руководитель» или «Увещание к эллинам» — обращение к язычникам, где он говорит о том, что лучшее, что есть у вас — это не ложное, а это то, что Бог тайным образом еще до явления Христа вложил в умы и сердца язычникам; что Он открывался не только иудеям в Ветхом Завете, но по-своему, в немножко завуалированном виде открывался и самым благородным мыслителям, писате­лям, поэтам древнего греческого мира. Вторая часть назы­вается «Педагог». Педагог, это почти то же, что и у нас — учитель. «Педагог» — книга, посвященная введению в хри­стианство. Третья книга была им не закончена и получила название «Строматы» (что значит «очерки»). Так вот, там мы найдем изумительные страницы, которые и сегодня зву­чат с необыкновенной актуальностью — это страницы о соотношении веры и знания, веры и разума. Он говорит о том, что христианин не должен бояться разума, что разум дан Богом, что познание и наука — это священные вещи; что только трусливые души могут бояться этого, что данное нам сердце, которое постигает веру, и данный нам разум должны находиться в гармонии. Конечно, Климент Алек­сандрийский не подозревал о том, что у нас органы и даже мозг устроены так, что одна половина отвечает за анализ, за рассудочное, а вторая — за синтез, за интуицию. Но он так говорил, потому что знал, интуитивно знал, что нет раскола в человеке, а все должно быть едино. Конечно, односторон­ним людям это было трудно понять.

Произведения Климента Александрийского (к сожалению, они у нас очень плохо переведены) изданы на русском язы­ке сто лет назад и теперь являются библиографической ред­костью. Да и изданы они не полностью.

И, наконец (мы подходим уже к концу третьего века), у Климента явился ученик. Удивительная личность! Созда­тель христианской философии. Основоположник христианского богословия. Человек из Египта, коренной египтянин, потомок древних обитателей Страны фараонов. Звали его Ориген. Он родился уже христианином, то есть родился в христианской семье. И с ранних лет, даже трудно сказать когда, в нем зажегся огонь веры. Отец его, по имени Леонид, это чувствовал и знал, и иногда брал ребенка на руки и целовал его в грудь. Он говорил, что целует храм Святого Духа. В это время разразилось очередное преследование христиан. Отец был арестован, — Оригену было семнадцать лет, и мать должна была спрятать одежду мальчика, чтобы он не побежал за отцом в тюрьму, потому что он хотел разделить участь отца, хотел тоже стать мучеником. Не имея возможности идти, он написал отцу письмо туда, призывая его, чтобы он не беспокоился о нем и о матери, но чтобы стоял твердо, потому что Христос заповедал нам сохранять Ему верность. Сыном мученика был человек, который потом решил себя посвятить только служению Богу. Сначала он ударяется в крайний аскетизм, который вообще был свой­ствен Египту. Он отбрасывает всю литературу и читает толь­ко Библию. Питается самым скудным образом. Но вдруг в его жизни происходит перемена: Климент Александрийский приглашает его, молодого человека, юношу, стать его по­мощником, а потом и преемником в катехизической школе. И когда Ориген приходит в эту школу, встречается там с представителями городской аристократии, с образованными, начитанными людьми, он вдруг понимает, что отказавшись от культуры, он не найдет с ними общего языка. И снова Ориген возвращается к тем свиткам, книгам, которые он читал в юности, и на сей раз с большим успехом. Толпы на­рода собираются туда, где он излагает христианское учение. Многих в церковной среде это смущало: как можно, он же мальчишка, и вообще не духовное лицо! Всю жизнь Ориген терпел гонения от своих же собратьев. Одни ему завидова­ли, другие пытались всячески уличить в неправоверии. А Ориген был свободным мыслителем. Он был убежден, что мысль должна развиваться независимо. Догматы Церкви дают нам возможность и право искать для них самые раз­ные истолкования. И он использует методику неоплатониз­ма и других античных учений для того, чтобы понимать Биб­лию. Он первый создает систематический свод христианского вероучения. Это был человек удивительный; его называли адамантом — твердость необычайная была в нем. Он пер­вым начал исследование Священного Писания. Провел ко­лоссальную работу по сличению шести переводов Библии. Все это он с помощью целого коллектива писцов соединил в единый свиток, который даже потом люди были не в состоянии скопировать! Огромный свиток, экзактный называется, шестиколонный. К несчастью, в шестом веке свиток погиб, сохранились лишь частичные копии. Он разработал методику толкования Библии. Он говорил, что человек не должен брать Священное Писание только по поверхности: вот сказано так, и больше ничего; что за словом Божиим скрывается нечто гораздо более глубокое, чем может пока­заться на первый взгляд. Слово Божие — это символ огром­ный. Это аллегория. Конечно, Ориген немножко злоупотреб­лял аллегорическим методом толкования, но тем не менее, он открыл людям ключ к Писанию: надо к нему подходить не поверхностно, не как к обычной книге.

В основном, Ориген работал в Палестине, потому что в Египте епископ был страшно возмущен, что Оригена руко­положили в священники без его ведома — в Палестине. По­этому Ориген туда вернулся и поселился в городе Цезарее или Кесарее, северней нынешней Яффы. Там сохранились до сих пор развалины того дома, типа пещеры, где Ориген работал. Ему было очень трудно: вражда многих собратьев, клевета «друзей», давление со стороны властей. В конце кон­цов, когда вспыхнули преследования императора Деция (в конце третьего века), он был арестован, его подвергли страшным пыткам. В то время Ориген был уже стариком, но он выдержал все пытки и живым ушел из застенка, когда гонения прекратились. Умер исповедником. Надо сказать, что в отличие от мученика — человека, принявшего смерть за веру, — исповедник — это тот, кто подвергался пыткам, наказаниям, но остался жив.

На рубеже третьего-четвертого века вспыхивает так на­зываемое «великое гонение». Император Диоклетиан, чув­ствуя, что уже не может управлять огромной империей, на­чинает делить ее между соправителями. Но раз империя разделилась, раз начинаются центробежные процессы, что­бы как-то удержать ее в повиновении, император Диокле­тиан решается на жестокую меру — подавление инакомыс­лия. Он выясняет, что во всех городах, оказывается, и даже у него во дворе, под носом, находятся тысячи и сотни ты­сяч христиан; что их церкви уже стоят во многих городах (первые церкви — базилики); что у них возникло свое ис­кусство, своя литература, что это, как писал Тертуллиан: «Мы с вами и во флоте, и в армии, и на базаре, и в цирке, и на улицах. Мы живем рядом с вами, мы пришли только вчера — сегодня мы уже всюду». И император Диоклетиан понял это и решил сделать последнее, «героическое», усилие. Был издан эдикт (сохранились даже рукописи), согласно которому все книги Священного Писания, вообще книги христиан полиция должна отыскивать и. уничтожать; все ру­ководство церковное — епископы, духовенство должны были быть подвергнуты испытанию: они должны были прийти к статуе императора и принести жертву — бросить ладан. Кто отказывается — немедленная казнь! И вот по всей Империи начинаются гонения. Как говорит один из древних историков: многие стали мучениками, многие стали исповедниками, многие отреклись от веры, многие укрылись от гонений. Это были и мужчины, и женщины, и дети. В одном маленьком городе оказалось, что все — христиане. И местный судья уже не знал, что делать. Он решил махнуть рукой, потому что утром, когда он вышел на свое судейское место на пло­щади, все население города пришло и все закричали, что они христиане. Он сказал: «У вас что, мало веревок, чтобы по­веситься, зачем вы пришли ко мне сюда?». Были случаи са­моубийств: девушки-христианки, которые боялись пыток, вы­брасывались из окон домов. Были случаи, когда казнили знатных людей, и их имущество шло в казну или доносчи­кам. В то время шпионы и доносчики много наживались на казнях христиан. В этот период погибла значительная часть древнехристианской литературы. Но все было бесполезно. Самые жестокие репрессии были не в состоянии остановить движение и распространение Церкви Христовой. Ей противо­стояли великие старые религии, пришедшие с Востока, госу­дарственная власть, идеология, политика, культура. Но ни­чего не могло изменить ход истории: семя, брошенное на зем­лю Христом, начинало давать всходы. И когда Диоклетиан умер, среди правителей был уже молодой человек — буду­щий властитель Римской империи по имени Константин. Он-то в 313 году объявит закон о веротерпимости и надолго пре­кратит гонения на христиан. Но это уже начинается другая эпоха. Эпоха начальная, доконстантиновская, завершается этим гонением.