Господь говорит: «Кто хочет быть первым, да будет всем слуга», «не называйтесь владыками, учителями, отцами — не владычествуйте», — значит, Он в корне отрицает социальную, санкционированную власть Церкви. «Да будет всем слуга». И даже папа римский вынужден в результате этого в своем титуле носить выражение «слуга слуг Божиих» — то есть что он всем слуга, — пускай хотя бы формально, но все-таки должен.
Значит, прежде всего должна быть эта оговорка. Если власть церковная не должна быть властью деспотической, тиранической и административной, то исторически складывалось, что она именно такой и становилась. Но идеал всегда оставался, и во имя него происходило постоянное обновление, он всегда светил. Любое искажение есть не более чем искажение. И у нас есть критерий, по которому мы можем это мерить.
Почему поставлен Петр? Во-первых, все апостолы были избраны не из людей высокого социального ранга, и у нас есть все основания думать, что это сделано было намеренно. Потом пришел Павел, пришел александриец Аполлос — люди влиятельные, образованные; потом пришли и власть имущие. Уже во времена апостола Павла в городе Коринфе государственный казначей был христианином — человек, имя которого начертано на памятниках, найденных в Коринфе, он фигурирует в Посланиях. Но прежде всего Господь избирал людей, лишенных социального истеблишмента, не пользовавшихся общественным признанием, уважением, которые не занимали в мире какого-то почетного места, «не книжных и простых», как сказано о них в Деяниях. Тем не менее, из них наибольшим авторитетом мог пользоваться мытарь Матфей, который, очевидно, был более грамотным, чем все остальные, или юный Иоанн, который был близок к первосвященнику и, по-видимому, был не просто рыбак и к тому же человек с определенным достатком.
Поставлен Петр. Это тайна его души. Потому что Господь говорит: «Блажен ты, Симон, это тебе открыла не человеческая плоть и кровь, а Отец на небесах» — когда Петр увидел в Иисусе Мессию, это было прозрение. Но что он всегда стоит первым — это свободное избрание, мы не можем считать, что оно обусловлено известным нам фактором. Бог взял человека не книжного и простого и поставил его для того, чтобы было ясно, что Церковь родилась не благодаря энергии, талантам, образованности и каким-то другим дополнительным качествам первоучителей, а силой Духа Божия.
Конфуций с начала своей проповеди пытался найти князя-покровителя, потому что он понимал: надо опираться на какую-то реальную государственную силу; Будда сам был князем; Платон тоже искал, пытался найти, так сказать, политическую опору.
Христос никакой политической опоры не дает, все его ученики политически ничего не стоят, экономически ничего не стоят, и именно поэтому проявилась сила Божия — Он построил Церковь на вере обычных людей, чтобы никто, самый последний изгой мира, не мог сказать: «Конечно, это они, апостолы». Да нет, это были люди не богатые, не влиятельные, не знатные, не особенно мудрые. Это вовсе не значит, что надо быть дураком, чтобы быть христианином. Потом были и умные, тут же пришел Павел — мудрец. Но в основе были положены люди такие, чтобы никто не мог сослаться на свою немощь, на свое низкое положение в обществе и сказать: «Ну, это не для меня». Причем, это ведь началось с образа жизни самого Христа, который не был образом жизни экстраординарным. Понимаете, когда говорят: «вот некий йог дышит десять раз в сутки и ест горсточку риса и все», — это прекрасно для некоторых, но это сразу выводит его за пределы обычных человеческих мерок. Люди говорят: «Это чудесно, но это не для нас». А об Иисусе никто не может сказать: «Не для нас». Пришел Иоанн Креститель, аскет, постится, — люди говорят, что в нем бес. Пришел Христос, ест и пьет, — им опять не нравится. Но именно Христос подчеркивал, что Он вел обычный образ жизни. Но это не решает всех вопросов. У нас главный вопрос такой: Церковь, то есть семья, которую Господь основал на земле, разрастаясь, невольно принимает формы социальные — это, конечно, община. А в социальной общине, как в организме, начинают действовать какие-то функциональные элементы. И апостол Павел все это сводит к биологической аналогии: он говорит, что тело имеет различные органы, органы имеют различные функции, так и в Церкви — все ли апостолы, все ли учители, все ли исцеляют, все ли имеют дар говорения? Для того чтобы существовало такое сообщество, оно должно быть структурированным, в нем по мере роста должна появиться дифференцированность институтов.
Но прежде чем возникает такая структура, есть такая тайна: когда нами, служащими, несется настоящее евангельское слово, — то это слово не наше, это слово Его: «Кто слушает вас, Меня слушает». Разумеется, есть различия. Я могу от себя говорить, мало ли что мне в голову придет. Тогда, конечно, этот критерий здесь не подходит ни в коем случае. Но если это соответствует Евангелию — а мы всегда можем знать и чувствовать, в какой степени соответствует, — то тогда это так, потому что Он нам завещает, чтобы через нас все существовало. Смотрите — Он хочет что-то делать в мире, то есть насаждает Царство Божие на земле, но Он же говорит: «Я продолжаю оставаться и буду действовать». Да, Он будет действовать, но через нас. Через нас — следовательно, мы все наделяемся властью служителей Божиих, служителей Христовых, священников; как говорит апостол Петр: «Вы царственное священство, род избранный». Значит, мы все посвящены Богу. Дальше идут функциональные различия внутри церковного организма.
Иисус сказал апостолам: «Что вы свяжете на земле, то будет связано на небе; и что разрешите на земле, то будет разрешено на небе». Почему «свяжете и развяжете (разрешите)»? Это старинное выражение, обозначающее какие-то уставы, постановления, то есть: «вы утверждаете то-то — значит, так; вы отрицаете — значит, так». Но здесь может естественно возникнуть вопрос: а если какое-нибудь постановление не соответствует Евангелию? Тогда оно автоматически теряет свою силу, оно теряет свою внутреннюю благодатность, потому что оно не есть слово Христово, сказанное через пастыря или архипастыря — кого угодно. Это есть уже только их слово. Но все-таки слово должно сохраняться живым через людей, потому что одних книг недостаточно, потому что есть — и каждый из вас знает — особая сила, которая передается от души к душе. У книги есть свои преимущества, но у книги есть и свои минусы, потому что есть вещи, которые нельзя передать только словами. Заметьте, что поэтому Христос ничего не писал. Он не писал, чтобы не обоготворили букву; Он не создал точно регламентированной церковной организации, поэтому до сих пор спорят католики, православные и протестанты, как организовать Церковь.
Католики считают, что надо строить ее как единый организм во главе с единым пастырем; православные считают, что каждая нация должна иметь своего пастыря, протестанты идут еще дальше — каждая община может быть более или менее партизанской. А Христос не оставил нам об этом указаний — чтобы устав не был нами канонизирован и чтобы у нас не было культа этого устава, потому что это человеческая сторона. Даже Священное Писание не было заповедано Им. В Jesus Christ Super Star ученики поют вначале, когда они сидят на Вечере: «Вот придет время, напишем Евангелие...» — это пародия! Вы не найдете в Священном Писании слов, где бы Господь сказал: «Ну, теперь идите и напишите Евангелие, сделайте это». Нет! Он сказал: «Идите и научите», — что вовсе не означало писать, и — «Сие творите в Мое воспоминание», — то есть совершайте Евхаристию. Все! Больше никаких заповедей Он не оставил. «И чтобы не было у вас, как у язычников, где цари господствуют над народами, а вы не так: но кто из вас больше, будь как меньший, и начальствующий — как служащий, у вас пусть каждый будет слуга». Все остальное развилось как естественный процесс: и Евангелие нам было нужно — через него Дух Божий действовал, и все остальные стороны были нужны. Но, конечно, они в процессе истории естественно заражались преданиями старцев. Самый опасный враг — предания старцев. Ведь Господь мало кого обличал, но предания старцев и фарисеев обличал. И поэтому Церковь всегда находится в состоянии Страстной недели: она всегда умирает — и воскресает вновь. И вся история Церкви идет так: человеческие начала ее погребают, забивают гвозди в крышки ее гроба, потом этот гроб лопается, и она оттуда выходит снова и снова. Чешский марксистский историк Зденек Неедлы говорил: революционный яд Евангелия продолжал действовать всегда в течение Средних веков и Нового времени. Он это трактовал, так сказать, социально, что неверно, конечно, это гораздо более широко. Поэтому реформистские тенденции в Церкви, которые иногда бывали и крайними, и уносились куда-то влево, они все-таки всегда были оправданы, ибо остается непреложным слово Иоанна Златоуста: «Церковь вечно обновляется». И когда мы говорим, что мы Церковь традиции, Церковь предания, то ведь это можно понимать и искаженно: что мы Церковь, которая умерла, Церковь, которая остановилась и застыла, как мумия. Нет. Церковь предания — это Церковь, которая развивает изначально ей данный Дух.
А что касается проблемы Петра как главы апостолов, то проблема эта относится к области веры. Если католики верят, что Бог действует через преемника Петра, то Он так и действует. Это доказать исторически, научно невозможно. И когда мы в полемике против католической структуры начинаем выдвигать такую концепцию, что раньше не было такой власти, то протестант может развить нашу же аргументацию и сказать, что раньше не было венчания, например, не было икон. Не было ведь! Так значит что же, упраздним это и многое другое?
Покойный патриарх Сергий говорил, что Церковь развивалась по линии от плюрализма к единству; что вначале общины были все независимы и разбросаны, потом они объединялись, потом возникли епископаты, митрополии, потом возник патриархат — и все это движение носило характер безусловно центростремительный. Организационно был один шаг до того, чтобы Церковь превратилась в единый государственный организм. Но Промысл Божий этого не допустил. Он использовал грехи человеческие, распри между латинянами и греками для того, чтобы сохранить плюрализм хотя бы на двух полюсах Римской империи; и возникло два типа благочестия, а теперь и три. На самом деле есть несколько типов христианства, их должно быть не менее четырех, поскольку, по традиции, существуют четыре типа человеческого характера. И мы можем сказать, как бы пародируя, что протестанты — это холерики, православные — флегматики, вернее меланхолики, а католики — сангвиники и т. д. Я очень это огрубил, но если вы покопаетесь, разберетесь, то увидите, что иной человек, который числится православным и по всем приметам таков, в душе — совершенный баптист, а есть баптисты, которые совсем православные. Иной иудей такой, что сдери с него шапочку, надень что-нибудь другое — будет истинно православный человек, прямо ортодокс. Это типажи человеческие.
Тогда возникает вопрос — опять мы возвращаемся к исходному, — почему же Господь вручил эту власть? Ну нет этой власти. Заслуга А. С. Хомякова в том, что он показал (правда, с левыми загибами), что в Церкви нет внешнего авторитета. Загибы были в том, что он потерял ощущение реальности, плотской реальности Церкви — и что любой союз людей требует определенной дисциплины, иначе все будут везти, как лебедь, рак и щука. Но мы должны всегда помнить, что дисциплина эта не божественная, а конвенциональная, условная.
Мы подчиняемся ей ради свободного послушания, ради того, чтобы сохранять структуру Церкви как общины. Мне нравится одно, а другому надо другое, одному нравится иконопись, другому живопись — как-то нужно здесь идти навстречу друг другу. Но по существу Хомяков был прав, потому что в Церкви внешних авторитетов не должно быть, только духовные. Мы свободно принимаем авторитет Евангелия. Даже авторитет Христа — это не внешний авторитет. (Потом это пытался выразить Бердяев, развивая мысль Хомякова.) Да, это, конечно, для нас авторитет, авторитет в смысле высшего, это носитель высшей истины — но это не то, что нас давит, а то, что мы восприняли, свободно открыв себя этому потоку. Это не так просто выразить, и Хомяков над этим бился, и Бердяев потом бился, но все-таки это заслуга Хомякова — утверждение, что здесь остается свобода чад Божиих...
Ко мне недавно приходил один юноша, учитель из соседней деревни, крещеный, хотел разобраться, хотел в храм ходить. Ну, конечно, он стал спрашивать об инквизиции и прочем. Я говорю ему: это самое простое дело. Потому что у нас есть критерий, когда мы можем отличить подлинное от мнимого. Вот в романе Грэма Грина «Сила и слава» очень точно сказано в разговоре героя с лейтенантом, который ведет его на казнь. Герой говорит: если у вас будут все плохие люди, то у вас все пропало, потому что у вас все стоит на людях; у нас могут быть плохие люди, но на самом деле у нас же все живет другим. Он сказал буквально: «Бог из камней делает сынов Авраама, и всегда их найдет». Чтобы было ясно, что это все-таки дело — не человеческое.
И поэтому меня глубоко изумляют рассуждения многих западных богословов,
которые говорят о будущем христианства. Они рассуждают в той же терминологии
и в той же психологической атмосфере, в которых можно рассуждать о судьбах
какой-нибудь организации или партии: «Как там она, преуспеет или нет, будет
она иметь рынок сбыта своим идеям или нет? Да, плоховаты дела...» Абсолютно
бессмысленные рассуждения. Потому что если бы этих господ пригласить в
те времена, когда жили апостолы, — что там за надобность? Какие там социальные
условия?! «Распят мятежник!» (Помните, есть такое стихотворение А. К. Толстого
«Против течения», очень хорошее; там говорят: распят мятежник — все кончено,
чего тут, будем теперь спокойно отдыхать.) Но оказывается — нет, все вышло
на поверхность. И так же папа Лев Х говорил в XVI в.: это какая-то монашеская
склока... — и получил реформаторов*. Так что о Церкви судить только на
основании социологии — это просто совершенно близорукое решение. Именно
поэтому мы и говорим о ее двойственности, о богочеловеческой природе. Вот
мы, члены Церкви, ее инструмент, но то, что с нами происходит, это, в общем,
всегда чудо... Всегда чудо. Мы вовсе не клуб по интересам, хотя, конечно,
у нас с вами есть много общего в жизни, в характере, в устремлениях. Тем
не менее, есть некая тайна, которая будет связывать нас и далее, потому
что «где двое или трое собраны во имя Мое, Я среди них», — и это преодолеет
наши немощи.
----------------------------------------------------------------------
* Речь идет о конфликте Мартина Лютера с Католической церковью.
Власть действительно дана, но дана условно, до времени — «кто хочет быть большим, будь слуга...»
А что касается идеи первосвященника, то, рассуждая социологически, конечно,
в ней есть большой смысл. Разумеется, удобнее, когда церковное руководство
находится вне государства, когда оно обладает автономией, когда оно обладает
огромным мировым аппаратом богословов и т. д., поэтому более мобильно.
Но в этом есть и своя опасность, и это естественно — человеческое всегда
может это поворачивать к себе. Но мы должны всегда видеть, где Христова
Церковь, а где ее внешние стороны.
далее